Перечитывая Блока

«Варварское разрушение поэзии и культуры, шарж на Христа, возглавляющего шайку грабителей и убийц», - так отзывались о ней сторонники Д. Мережковского. А. Горький же назвал ее самой злой сатирой на все, что «происходило в те дни». И только большевики увидели в поэме «гимн октябрьской революции».< /p>

Но что на самом деле хотел сказать поэт своим произведением? Чтобы понять это, нужно вспомнить пометку в записной книжке А. Блока: «Сегодня я - гений». Он написал это после завершения работы над поэмой. И это Блок, которому совершенно чуждо самолюбование! Он всегда был очень скромен в оценке своего таланта, хотя и знал его истинную цену. Почему же он так написал? И не в этой ли оценке собственной работы кроется разгадка поэмы?

Мы знаем, что Блок жаждал перемен, мечтал жить в обществе обновленном, духовно здоровом, приветствовал революцию. «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг», - пишет он. Но мог ли поэт с такой чуткой и ранимой душой не осознавать, какими бедами хлынет революция на человеческие судьбы? Не мог. И это ожидание беды чувствуется в каждой строке поэмы.

«Тра-та-та!» - читаю я, и класс оживляется, на лицах выпускников появляются улыбки. Они воспринимают это как игру, смешные детские выкрикивания. И только когда спрашиваешь: «Что это такое?» - вдруг меняются в лице, осознавая, что за этими шуточными словами скрываются небезобидные вещи. «Это выстрелы», - говорить кто-то из ребят. Если есть выстрелы, то должны быть и жертвы. Сколько их, этих жертв? Мы считаем, сколько раз в поэме звучит это «тра-та-та!». Оказывается, семь раз. Вновь эти загадочные русские числа: три, семь, двенадцать... «И в кого же стреляют наши герои? - В старый мир, - отвечают ученики. - А каков же он, этот старый мир?» И тут мы начинаем всматриваться во «врагов»: старушка, буржуй, писатель, священник барыня в каракуле, голодный пес... Ни в кого из них не хочется стрелять, слишком растерянные они и испуганные всем происходящим, точнее, ожидаемым. Но если врагов нет, их придумывают. И выстрелы все равно находят своих жертв. Когда припоминаешь, что писалась эта поэма в начале 1918 года, невольно задумываешься: как, каким чутьем поэт предвидел миллионы мнимых «врагов народа», тех агнцев, которые будут возложены на «жертвенник революции?» И тогда слова А. Блока «Сегодня я - гений» воспринимаешь уже по-иному.

Не могли современники А. Блока оценить поэму по достоинству, не было у них такого же провидческого дара. Судить о ней можно только сегодня, оценивая все последствия революции, понимая, что большевистская власть сломала старый мир, но справедливого нового так и не построила. Можно ли ради мифического счастья убивать тех, кто вчера еще был тебе дорог?

Что, Катька, рада? - ни гу-гу...
Лежи ты, падаль, на снегу!

Когда читаешь эти строки, всплывают в памяти образы Прекрасной Дамы, Незнакомки... Вот такая «эволюция женского образа» в творчестве А. Блока. Страшно становится! Словно не Блок это писал, словно его рукой водила какая-то зловещая сила. И выходит: ничего не стоит человеческая жизнь, когда в стране революция. Все можно, все правомерно, все оправдывается и омоется временем. Нам, сегодняшним, самим искупавшимся в революционных волнах, это хорошо знакомо. Ради победы мы готовы оболгать своих противников, а если нужно - и уничтожить.

А. Блок утверждает, что политики в его поэме мало. И я согласна с ним. «Двенадцать» - это не политическая прокламация, а философское размышление о народе и власти, о нравственных законах, о том, как живет человек, для чего живет, что подвластно ему, а что от него не зависит. И вот тут появляются образы, навеянные поэту еще Владимиром Соловьевым, предсказавшим «конец всемирной истории», когда погрязшее в грехах человечество будет возрождено к новой жизни божественным началом - «Мировой Душой». Образ Христа не случаен в поэме, хотя он и смущал современников А. Блока. Нельзя забывать о том, что поэт вошел в литературу как символист; символ для него - это тот субъект, вокруг которого строится поэтическое мироздание.

Нет у поэта случайных образов, как нет и случайных метафор или эпитетов; и если Христос в «белом венчике из роз», а не в терновом венце, то это не для романтичности или рифмы введено в строку, а имеет глубокое, очень важное для Блока значение.

Был ли поэт по-настоящему верующим человеком? - ответ на этот вопрос я искала в критической литературе, в произведениях и письмах Блока. Как относился поэт к Христу, к его учению? Зная это, можно было бы предположить, какую же все-таки роль играет этот образ в поэме «Двенадцать». Образ Христа - как ключ к разгадке. Почему он идет впереди двенадцати красногвардейцев? А может, он, наоборот, поджидает их? Ведь это же не апостолы, достаточно одной фразы: «на спину б надо бубновый туз». И почему он в белом венчике из роз? Этой детали нет в Библии, для нас он в терновом венце, символизирующем страдания за других. Но этот цвет - белый - цвет чистоты и обновления, он как бы подсказывает нам: чтобы обрести счастье и покой, нужно пройти через жертвы и страдания, только осознав и пережив смерть, можно оценить дар жизни. Христос у Блока - это не сын человеческий, это уже воскресший Христос, тот, которому ничего не страшно, потому-то он и «за вьюгой невидим, и от пули невредим». Тогда понятна цветовая цепочка, которую выстраивает Блок: черный - красный - белый. На пути от черного к белому неизбежен трагический красный (транспарант; знамя, развеваемое ветром; кровь застреленной девушки). Белый цвет - это возрождение, а Христос - идеал, к которому должны идти люди, но он же и возмездие, от которого невозможно уйти. Это то, без его нет справедливости, и отрицающий духовное начало в человеке превратится в обычного убийцу, мстителя за собственную несостоятельность, что нельзя оправдать никакими революционными порывами. Всякая революция, вытесняющая Бога из человеческой души, влечет за собой антигуманные последствия.

Мне кажется, что Блок и сам сначала не понял, что он написал, им двигали больше его нравственная чистота и порядочность, нежели точное понимание описываемых фактов. А вот понимание придет позже, уже перед самой смертью.

Недавно в беседе с иереем Свято-Николаевского храма отцом Алексеем я заговорила о Блоке, и он подтвердил, что многие священнослужители убеждены в том, что поэт был глубоко верующим человеком и, следовательно, не в его правилах было кощунствовать переосмысливая образ Христа. Это еще раз укрепило меня в моих поисках.

Помогла и книга Зинаиды Гиппиус «Живые лица», изданная в Праге в 1925 году. В главе «Мой лунный друг» известная русская писательница пишет: «Мои глаза не видали Блока последних лет; но есть два-три человека, глазам которых я верю как своим собственным. Поэтому верю, что они такие же друзья Блока, как и я, относились к «горестному падению» его с той же болью, как и я... А видели они - медленное восстание Блока, как бы духовное его воскресение, победный конец трагедии. Из глубины своего падения он, поднимаясь, достиг даже той высоты, которой не достигали...»

По словам З. Гиппиус, А. Блок в последние годы жизни сумел осознать и преодолеть свое «падение». «Падением» писательница называла сознательный переход Блока на сторону большевистскими «учреждениями», его связь с Луначарским и Горьким. Когда Савинков, ушедший из правительства после Корнилова, задумал создать антибольшевистскую газету и пригласил к сотрудничеству в ней и Блока, тот сказал, что не может участвовать в такой газете. На вопрос З. Гиппиус «почему?» ответил так: «Вот война. Война не может длиться. Нужен мир». Писательница упрекнула его в том, что он, как и Борис Бугаёв (Андрей Белый), идет на сближение с большевиками.

-Александр Александрович, я понимаю, что Боря может... Если он с большевиками - я пойму. Но ведь он - «потерянное дитя». А вы! Я не могу поверить, что вы... Вы! - сказала З. Гиппиус, а Блок изменившимся голосом ответил:

-Да ведь и я... Может быть, и я тоже... «потерянное дитя»?

Все же можно понять А. Блока, почему он перешел на сторону большевиков. Они хотели мира в войне с Германией. В той войне, которая пугала поэта начинающейся в стране неразберихой, вызывала сострадание к искалеченным, в той войне, о которой вначале Блок сказал: «весело!» Так ребенок радуется чему-то новому, пускай даже страшному, но зато тому, что прогонит скуку серых будней, встряхнет твою судьбу и судьбу всей страны. Он еще не понимает всей серьезности грядущего. Так страх и радость идут рука об руку революционным маршем.

Вот под эти первые звуки революционного марша и была написана поэма.

В цитатах З. Гиппиус сохранено правописание оригинала.

«Двенадцать». А потом Блок замолчал. Он, конечно, работал, «сотрудничал», но не творил. Блок был человеком удивительной четности и если ничего не сочинял, значит, не мог лгать, но и правды говорить тоже не мог. И от своих «Двенадцати» все же не отказался, потому что поэта пережила своего автора, став предостережением потомкам, предсказанием будущих «страшных лет России».

17 сентября в трамвае в последний раз Блок встретился с Зинаидой Гиппиус, поцеловал протянутую ею руку и спросил:

-Вы говорят, уезжаете?

Она ответила:

-Что ж... Тут или умирать или уезжать... Если, конечно, не быть в вашем положении... - намекая, что Блок «попал в струю». Блок ответил мрачно и отчетливо:

-Умереть во всяком положении можно.

Для Блока невозможность свободно сочинять была равносильна смерти.

Все в его жизни складывалось трагично. Умер, едва родившись, сын Митя. Сгорело разгромленное крестьянами любимое Шахматово. Друзья покидали Россию, отправляясь в постылую эмиграцию. Поэт умирал, ему не хватало воздуха, того вольного воздуха, без которого настоящий поэт задыхается.

Я вижу его на трамвайной остановке темно-синей рубашке, худого, с желтым лицом и огромными печальными глазами, глазами одинокого ребенка, которому уже не на что надеяться. И всплывают в памяти его слова о «Двенадцати»:

-Посмотрим, что сделает с этим время. Может быть... - кто знает! - оно окажется бродилом, благодаря которому «Двенадцать» прочтут когда-нибудь в не наше время...

Автор: М. Жмутская